Детство Иных: Дозоры, AU с учетом 1-6 книг, гендерсвап

[LeahGrace]

Когда Эдгар впервые упомянул планы ядерного удара, Анна списала это на временное
помутнение. Когда Пресветлый Гесер всерьёз поддержал инициативу, она сорвалась.
———
Вселенная, в которой Антон рождается Анной, а мелкие несостыковки и оговорки
складываются в картину лжи ценой в жизнь.

Предупреждения.

Предупреждения: гендерсвап, депрессия, смерть главного персонажа, канонная жестокость, персонажи из чужих романов серии (Людвиг Кюхбауэр, он же Дункель, и Хена - он, впрочем, появился в Шестом дозоре), в некотором роде петля времени, манипуляции с памятью.

Детство Иных

Глава 1. Вопрос веры

Хорошо, подумалось мне невпопад, что инквизиторы разогнали пассажиров по местам.
В нашем купе, просторном и чистом насколько подобает купе штабного вагона, было все-таки не уместиться собравшейся на планерку толпе. Эдгар и его трое коллег, я и Костя, Гесер, Завулон: даже пожертвовав достоинством и частично разместившись на верхних полках мы бы задохнулись. Так что планерку проводили в вагоне-ресторане, чистом и нарядном как на заказ.
Я представила себе, что от этого места останется меньше чем через два дня. Дымящиеся радиоактивные угли – если повезет. Выжженное дотла пятно на первом слое, светящаяся стеклянистая гладь – на четвертом… ни тени, ни эха.
Где сейчас стою я, завтра будет стоять слегка поддатый бизнесмен, веселая официантка или наконец-то уложившая ребенка и пошедшая прогуляться молодая мать.
Сколько детей ехало в этом поезде?
Какое чудовищное жертвоприношение… ради чего?
- Да пойми же ты, наконец, - раздраженно сорвался шеф, - нет у нас другого выхода! Мы все проверили, все вероятности просчитали. Думаешь, иначе я согласился бы? Веришь – смог бы?
В горле у меня пересохло.
- Я верю, - сказала я тихо, - что пять лет назад вы могли прийти к Светлане сразу, как только ее обнаружили. Не издеваться над Егором, не жертвовать людьми, убитыми вампирами, не рисковать всей Москвой.
Стало тихо. Даже перестук колес и ритмичный дребезжащий лязг ложечки в стакане из-под чая зазвучали глуше, отдалились.
Сумрак близко...
Я отвела взгляд от прыгающей ложечки и посмотрела на шефа. Лицо у него было холодное.
- Не могу осуждать вас за желание спасти Ольгу, - сказала я. – Не могу! Я сама не лучше… я тоже – Светлая. И тоже умею – и лгать, и смиряться, и на людей смотреть, как на скотину. Надо – будем строить самые лучшие, самые чистые загоны… Надо – вырежем, как свиней!
Гесер молчал.
Как тихо… Как холодно.
- Пятьсот человек, - прошептала я. – Что такое эти люди против миллиардной армии Иных? Кто они, когда на кону – всемогущество? Абсолютная сила? Или близкий человек, которому больше не нужно умирать у тебя на глазах; твой ребенок?
Он стиснул зубы. Никто не вмешивался – ни помрачневший Эдгар, ни его подчиненные, выглядевшие, словно хотели бы оказаться где угодно еще. На удивление, молчал Завулон – сунув руки в карманы брюк, он разглядывал меня с сочувственной усмешкой.
Шеф, наконец, пришел к какому-то выводу и с глубоким вздохом отвернулся.
- Тебе лучше сойти с этого поезда, Анна, - посоветовал он. Не думаю, что хоть кто-то не понял, что это был приказ.
Мне вдруг стало смешно. От формулировки, выбранной Гесером, от его веры, что я подчинюсь. От себя самой.
При наличии черного цвета серый считается белым, сказала я шефу совсем недавно.
Сколько же раз надо ошибиться, сколько раз упасть, чтобы понять – не в цвете дело? Не в том, кем мы себя называем, не в том, чьи флаги выбираем нести.
Меня учили, что нельзя заключать соглашения – у них всегда найдутся неприятные последствия.
Меня учили, что свет – это свобода от себя.
Я всегда была плохой ученицей: все принимала на веру. А затем оказывалось, что незыблемые законы мироздания – это всего лишь статья в местном уставе, написанном, чтобы проще было управлять мелкими сошками в конторе, винтиками в сложной системе Дозоров и Инквизиции.
- Не могу, - сказала я Гесеру. Пожала плечами на его недоуменный взгляд. – Я останусь.
- Поезд будет уничтожен, - ответил он. – Тебе необязательно оставаться. Ты можешь уйти прямо сейчас, я открою портал в Москву… Это наше решение, ты не имеешь с ним ничего общего, - заверил он успокаивающе, как будто мне нужно было лишь немного участия, капелька веры, что это – не моя вина.
Завулон перестал улыбаться.
- Вы не поняли, Борис Игнатьевич, - сказала я мягко. – Я останусь – сколько будет нужно, чтобы этот поезд благополучно доехал.
Я думала, он удивится или, может, даже занервничает. Это было бы глупым ходом – ставить на кон собственную жизнь. Даже если ты лучший оперативник Дозора, даже если ты подруга Великой Волшебницы и почетная тетя ее дочери-Абсолютной; если ты Светлая дозорная, значит, твоя жизнь уже отдана.
Но, все-таки, когда-то я была его ученицей…
Гесер разочарованно качал головой.
- Ты же умрешь, - сказал он. – Бомбу все равно сбросят, и у тебя не хватит сил ни спасти людей, ни защититься самой. Опомнись, девочка, от тебя не останется даже тени в сумраке, но ты так никому и не поможешь.
Когда-то я называла его учителем… уважала его, чуточку боготворила и даже немножко любила. Той любовью, которой только и может ребенок любить наставника: взрослого, мудрого, непостижимого.
Непогрешимого.
Но все дети вырастают – если только их не убить.
- Что ж теперь, - пробормотала я. Но когда выхода нет, делают новый.
Как тихо, как холодно. Как страшно!
Завулон, Эдгар и один из Светлых инквизиторов ударили одновременно. Наверное, они уже видели такое: как срывается Светлый маг. Может, помнили Светлану, атаковавшую Зеркало. Я легко погасила файербол Светлого, удивительно милосердный «опиум» Завулона скользнул по моей защите и ушел в стену. Эдгар ударил «прессом», но в нем было столько силы, что в первую секунду я едва удержалась. Затем к Эдгару присоединились остальные инквизиторы.
Наверное, я не должна была устоять. «Пресс» давил на меня многотонной махиной, рос и тяжелел, становилось нечем дышать, - но я держала, даже когда мир начал выцветать вокруг.
Краем глаза я видела, как Завулон плетет что-то хитрое и мощное – ох, не поздоровится мне… если выживу… - но смотрела на Гесера. Он стоял, колеблясь, с поднятой рукой, я почти видела собирающую в ладони Силу, – но он медлил.
- Остановись, Анна, - попросил он. – Не губи себя.
Я сжала левую руку в кулак.
До сих пор я не атаковала сама. Но надо же начинать? Всё это уже длилось ненормально долго.
Первым хрустнуло тонкое кольцо из розового кварца. Заключённый в нем «фриз» накрыл Светлого инквизитора: маг застыл, держа руку на плече Эдгара, прервалась цепочка Силы и «пресс» развалился, как раскалывается бетонная плита. Меня чуть не свалила с ног отдача, но инквизиторам пришлось еще хуже.
Затем нагрелся серебряный браслет-цепочка. Над браслетом мы работали с Олей, применять его сейчас было почти стыдно… Браслет распался на отдельные звенья, и в вагоне резко похолодало – выпущенная на волю, взметнулась волна ледяного крошева, забивающегося в каждую щель, оседающего на одежде и вмерзающего в кожу. Простое, старое заклятье, почти никогда не используемое в бою… поразительно эффективное в тридцатипятиградусную влажную жару.
К сожалению, Гесер погасил его за каких-то десять секунд. За это время я усыпила двух Темных инквизиторов и подпалила Эдгару пиджак.
Все это было так же зрелищно, как и бессмысленно. В любую секунду им надоест играться. И меня развоплотят, а поезд взорвут все равно…
В этот момент Завулон атаковал всерьез.
Я видела заклятье словно в замедленной съемке. Медленно разворачивающееся пылающее кольцо, растущая волна огня и темноты, ползущая ко мне сквозь ставший вязким воздух.
Технически, это не была «плеть Шааба», лишь что-то очень похожее. Но мне как наяву вспомнился вечер в теле Ольги, паника и боль, бьющий в полуметре огненный хлыст. И голос Гесера: это полностью операция Ночного Дозора…
Что-то дрогнуло, словно лопнул невидимый барьер.
Глядя, как ближе и ближе подползает огонь, я подняла руку навстречу. Никаких заклятий – я не знаю подходящих щитов, не вспомню сейчас ни жестов, ни инкантаций… - голая Сила, слепая энергия. Возможно, это все, что у меня осталось. Возможно, сейчас я умру.
Огонь лизнул мои пальцы и остановился. Я чувствовала растущий жар, давление – словно раскаленный «пресс», словно удерживать руками взрыв.
И вдруг огонь опал, и все прекратилось.
Гесер и Завулон смотрели на меня с одинаково вытянувшимися от удивления лицами. Эдгар вполголоса выматерился и покачал головой, глядя то на Великих, то на меня. Рубашка на нем промокла от пота.
- Остановись, - сказал он, тяжело дыша. – Остановись сейчас, и Инквизиция не выдвинет обвинений.
Завулон медленно моргнул и шагнул назад.
- Поддерживаю, - пробормотал он, - от имени Дневного Дозора.
Уж не знаю, о чем они сейчас думали. Не хочу знать… понимать их – не хочу!
- А поезд?
Эдгар вздохнул с сожалением.
- Если убийца и «Фуаран» не будут найдены до часа «икс»…
- Ну тогда, - прошептала я, - поверь, что мне жаль.
- Мне тоже, - ответил Эдгар мрачно. Что-то треснуло у него в руках. – Ты уж прости.
Я не видела его атаку – слишком мощный амулет, слишком много энергии выплеснулось в Сумрак. Что могла, я вложила в «щит мага», самое простое защитное заклинание, - но знала, что не успеваю.
Передо мной развернулось мерцающее синее полотнище – и только когда заклятье Эдгара рассыпалось в нем безвредными искрами, я поняла, что оно не было частью атаки.
- Костя?! – воскликнул Эдгар.
Я развернулась так быстро, что едва не упала. Я не могла поверить, что забыла о нем, бывшем здесь с самого начала.
Костя взглянул на Эдгара, на меня и, наконец, на собственную протянутую к синему щиту руку. Огорченно и раздосадованно фыркнул.
- Неловко вышло, - пробурчал он. И вдруг подмигнул мне. – Но, полагаю, бомбардировка мирного населения отменяется, да, шеф?
- Полагаю, - кисло сказал Завулон, - что это так.
- Да как так-то, - растерянно произнес Эдгар. – Костя, что же ты…
Я ненадолго прикрыла глаза, не понимая, о чем они говорят. Слова Кости звенели у меня в голове, будто поставленные на повтор.
Это все шок. Дрожь во всем теле, грохот пульса в ушах, дезориентация – чистый шок. Я только что сражалась насмерть. Я почему-то все еще жива. И все эти люди – если верить Завулону, они не умрут.
Я только не могла понять, при чем тут Костя. Мозг словно увяз в смоле и отказывался работать как должен.
- …отказалась сдаться, - резко сказал Эдгар.
- …думаю, смягчающие обстоятельства…
Слабый бриз коснулся моего лица, и я открыла глаза. Костя, стоявший в паре шагов от меня, улыбнулся.
- Анка, - сказал он – старое, можно сказать детское, прозвище. Сколько лет он уже меня так не звал? – Анка, ты как, живая?
Я моргнула.
- Живее тебя, мышонок.
Он надул губы, как делал подростком.
Как же сильно я устала…
- Иди сюда, Анка, - нежно сказал он.
Кто-то говорил у меня за спиной – Эдгар? Гесер? Но их голоса сливались в одно. Серый шум, скрипучий и неприятный. Голос Кости по сравнению с ним был как музыка.
- Иди сюда, - прошептал он.
Какие темные у него глаза.
- Спи, - сказал Костя.


Глава 2. Фигуры за доской

Поезд катил дальше, словно не было ничего.
Собственно, оставаться в поезде особого смысла не было. Обстановка сильно не пострадала, никто не умер, подозреваемый нашёлся и был он не из числа пассажиров. Из поезда нельзя было даже отследить Книгу – паршивец-Костя испепелил записку Арины, пока все отвлеклись на Городецкую. Хотя была вероятность, что это было завулоново проклятие, но Эдгар знал лучше, чем предполагать подобное вслух.
Но можно было посидеть и собраться с мыслями. Эдгар все никак не мог поверить увиденному, да и реальность произошедшего в целом не спешила укладываться в голове.
Понятно и то, что Городецкая сорвалась, осознав, что сценарий с бомбардировкой одобрен, и относительное бездействие Гесера. Всетемнейший Завулон мог ученика и в посмешище превратить, и пожертвовать на неблагое дело во мгновение ока, но даже он пытался Городецкую сначала усыпить, словно не получил шанс раскатать сильную Светлую волшебницу и личного врага в мелкую пыль совершенно безнаказанно.
Но кто же знал, что она сильна настолько?
Эдгар понимал, конечно, что вторым рангом Анна Городецкая оставалась только на бумаге. Не заходят Иные второго уровня на третий слой так легко, если не обвешаны амулетами Инквизиции, в этом он убеждался лично. И не стоят они на четвёртом слое с таким видом, словно не тянет он жилы, не сушит кровь…
Но одно дело было работать вместе с первоуровневой Светлой. Другое – драться с ней же насмерть и понимать, задним в общем-то числом, что наблюдаешь выход из категорий и тебя сейчас испепелят. Или заморозят. Но убьют – наверняка.
И затем – Костя.
Сдавшись, Эдгар повернулся к задумавшемуся над стаканом дрянного чая Гесеру.
- Я все пытаюсь соотнести уровень сил, - сказал он. – Неделю назад, в «Ассоли»… Анна была еще на втором уровне? Или уже на первом?
- На втором, - не сомневаясь ответил Гесер. – Я лично ставил ей маскировку. На первый она поднялась во время вашей погони за Ариной.
Эдгар кивнул.
- Там был… инцидент. Уж не знаю, в курсе ли вы… мы с покойным, - подчеркнул он, - Витезславом зашли к начальнику службы безопасности комплекса…
- Ах да, - с иронией сказал Гесер. – Этот инцидент. Да, понимаю, - он вздохнул, отодвинул стакан и выпрямился. – Молодая волшебница второго уровня, лишенная возможности колдовать, и слетевший с катушек Высший вампир трехсот лет от роду – и ни крови, ни шуму.
- Так-так, - сказал Завулон, появляясь у Эдгара из-за спины. – Не хотелось бы порочить память покойного, но как Городецкая уцелела?
- Хорошие рефлексы? – предположил Эдгар. – Она ушла из-под двух прямых атак, направленных на угнетение сознания и подавление воли, и затем приказала выйти из Сумрака именем Дозора, глядя Витезславу в… лицо, когда он готовился напасть физически.
Гесер задумчиво побарабанил пальцами по столу.
- Высший вампир, - пробормотал он. – Взрослая особь, сытая, на грани морфинга. Да, пожалуй, сравнение уместно.
- С нынешней ситуацией? – с любопытством уточнил Завулон. – Думаешь, есть сходство?
- Ну, - сказал Эдгар, - начнем с волшебницы. Та же Иная, почти то же время. Был уровень второй с претензией на первый, стал Высший… - он содрогнулся, заново переживая тот судьбоносный момент. – Силы израсходованы в бою, но настрой тот же. Что изменилось?
- Она впала в ступор после боя, - сказал Гесер.
- Она не воспринимала Саушкина как угрозу, - одновременно сказал Завулон и покосился на Гесера. – Допускаю! Допускаю, что потому, что была в ступоре. Но твердо убежден: шок наступил после того, как была устранена причина для сражения, то есть…
- То есть угроза человеческим жизням, - нетерпеливо прервал Гесер. – Ты не можешь позлорадствовать потом?
Завулон радостно оскалился в ответ.
- Господа! – взмолился Эдгар. – Вернемся к нашим ослам… то есть баранам… тьфу. Ну хорошо, она была дезориентирована. Но она же ненавидит вампиров?
- Страстно! – подтвердил Завулон. Гесер насупился, но согласно кивнул. – Вот только Саушкины – ее соседи по подъезду, она знала Костеньку двенадцатилетним мальчишкой, когда сама еще была человеком.
Эдгар моргнул. Быстро посчитал в голове.
- Я думал, она была замечена на учебном занятии по выявлению скрытых Иных ранней весной девяносто третьего? Лично вами, уважаемый Гесер?
Гесер в ответ хмыкнул и посмотрел на Завулона. Тот скривился, как лимон прожевал.
- Сказать честно, - произнес Гесер, - я сначала заметил барьер…
Завулон скривился еще гаже.
- Да-да. Признаю, моя недоработка. Не ждал я от тебя такой подлости, Борис!
Эдгар решил не копаться в этом глубже. Меньше знаешь – дольше проживешь, как говорили когда-то в Дозоре.
- Ну, хорошо, - повторил он. – Невзирая на легендарную ненависть к вампирам, Светлая Городецкая поддерживает дружеские отношения с отдельно взятой семьей, настолько доверительные, что в пылу боя не замечает одного из них у себя за спиной, а затем поддается его Зову без единой попытки воспротивиться, хотя любого другого развеяла бы в прах на месте за одну только мысль. Гесер, как вы это допустили?!
- Никак, - мрачно ответил Гесер. – Поверьте, господин Инквизитор, - добавил он саркастично, - Ночной Дозор, и не только я лично, проделал колоссальную работу надо отношением Городецкой к низшим Иным и к Темным вообще. Успешно, прошу заметить! Но, к сожалению, не в случае с Константином Саушкиным.
- Все не настолько безоблачно, - задумчиво признал Завулон. – Однако я соглашусь, Городецкая – единственная Иная, кого Костя сейчас подпустил бы к себе на расстояние удара.
- Но она уже с ним, - сказал Эдгар. – Только что вышедшая из категорий, в состоянии нервного срыва, обессиленная и взятая под контроль. В компании книги «Фуаран», полные возможности которой никому не известны. Я что-нибудь упустил?
- Я думаю, нет, - беспечно сказал Завулон. – Вы, господин Инквизитор, с замечательной точностью описали лужу, в которой мы сидим.
Гесер вздохнул.
- Я уже предупредил Светлану, они с Надей под защитой. Однако, она внесла интересное предложение. – Он помедлил, скорее размышляя, чем ради драматического эффекта. – Вы не вполне правы насчет Книги, Эдгар. В конце концов, она много лет находилась в руках ведьмы Арины. Как вы думаете, что она захочет в обмен за помощь?
Эдгар скривился, но вздохнул и кивнул.
- Я свяжусь с начальством, - согласился он неохотно. – А у вас нет предварительного списка требований? Знаете, исключительно для ускорения процедуры?
Наверное, если бы Гесер считал, что ему это сойдёт с рук, он все-таки испепелил бы Эдгара взглядом.
- Ну, нет так нет, - сказал Эдгар. – Жалко.
Завулон рассмеялся и хлопнул его по плечу.
- Хорошая попытка, - сказал он одобрительно. – Ну, а когда ты наконец свяжешься с Людвигом, обсуди заодно положение Городецкой. Она хорошая девочка, не хотелось бы потерять ее из-за такой ерунды.
Эдгар покрутил в уме идею, что Великий Темный мог рассматривать Анну Городецкую не как заклятого врага или надоедливую муху, что было главными версиями в обществе, но скорее… внештатного сотрудника? Потенциального рекрута? Очень дорогую фигуру в очень долгой игре?
Потом он вспомнил собственный опыт и внутренне посмеялся. Скорее, Завулон был психом достаточно, чтобы Анна ему искренне нравилась.


Глава 3. Устаревшие вещи и взгляды

Несколько часов спустя они были в Саратове, в наспех арендованном конференц-зале сетевой гостиницы. Эдгар даже смутно порадовался: цивилизация постепенно занимала позиции в России, зал оказалось возможно снять, просто расплатившись обменянной тут же валютой, и не пришлось заморачивать людей и отводить глаза. Потом он так же смутно удивился своей радости.
Заработался, подумал он, вот уже как Городецкая рассуждаю.
«Положение Городецкой», меж тем, оставалось хуже некуда. С одной стороны, основательно задерганное и немало униженное руководство уперлось рогом и приказало арестовать девчонку при первой возможности, а не выйдет - развоплотить. Так, конечно, и поступали с вышедшими из-под контроля Иными, и нечего было Эдгару мучиться несвоевременным чувством вины…
И все же Городецкая была особенной. Заноза в боку, заносчивая, самоуверенная, развешивающая ярлыки словно кладовщик-инвентаризатор, но – своя в доску! Иногда хотелось перепроверить, а точно ли она Светлая.
С другой стороны, неизвестно было, жива ли она еще? А если жива, как утверждали оба Гесер и Завулон, то в своем ли уме? Остается с Саушкиным добровольно или под принуждением; привел ли он ее в себя или вполне логично рассудил, что от бессознательного заложника вреда меньше? Он был все же очень умен, хладнокровен и умен, несмотря на свою репутацию любителя Светлых и консервированной крови…
Маленькая, подленькая и человечная часть его сознания прошептала: может, Саушкин забрал ее, чтобы защитить. Может, ей лучше сейчас в его руках, этого славного юноши, проголосовавшего «против».
Он осмотрел конференц-зал: в центре сидела с Оскаром ведьма Арина, - сложив руки одна на другую, с почти благочестивым лицом она отвечала на вопросы и нет-нет улыбалась кокетливо. Старая карга… В дальнем же углу сидела, обнимая спящую дочь, Светлана Назарова. На ее бледном и бесстрастном лице горели светлые глаза, словно августовские звезды, - полные неожиданной ненависти, направленные в спину разговаривающему по мобильному Гесеру.
Спасибо Завулону, Назарова так и не стала Тепловой, хотя успела понести от незадачливого бывшего жениха. Но ни любовная драма, ни скандал с уходом из Дозора не повлияли на ее странную связь с Городецкой.
- Мама?
Он моргнул и отметил, как стихли все в комнате, когда девочка на руках Назаровой повернулась и открыла сонные глазки.
- Мама, а тетя Анни вечером придет? Если придет, нам нужно малиновый пирог.
Светлана спокойно улыбнулась дочери, хотя от нее повеяло тревогой, тут же замаскированной.
- Малиновый пирог – для болеющих, - сказала она непререкаемо. – Разве тетя Анни болеет?
Маленькая Абсолютная – неинициированная, напомнил себе Эдгар, но Тьма и Свет, до чего могущественная! – нахмурилась и выпятила нижнюю губу.
- Нет… - сказала неуверенно. – Но она очень грустная, мама, очень-очень! Грустить – это же как болеть?
Светлана – врач, целитель, Светлая Иная и очень встревоженный человек – продержалась секунд десять.
- Да, - вздохнула она. – А что, Надюш, только пирог поможет? Как думаешь?
Надя насупилась по-новой. Затаив дыхание со всей комнатой, Эдгар ждал ее вердикт, как грешник ждет слово апостола. В каком-то смысле, так и было, подумал он цинично, заметив зачарованный взгляд Завулона.
- Нет, - сказала Надя, скуксилась и спрятала лицо в маминых волосах. – Хочу домой.
И замолчала насовсем.

На космодром Байконур их перебросили порталом вместе с Хеной и свежими оперативниками. Операционный зал встретил группу суетой, смятением и гвалтом, но не боевыми заклятиями. Ауры людей цвели непониманием, тревогой, злостью, все были сбиты с толку и слегка безумны, и Эдгар легко узнал картину толпы, недавно бывшей под мощным Темным контролем. Вампирским контролем, дополнил он, обозревая укусы и признаки кровопотери, но еще, конечно, фиксируя пепельные следы в сумраке, остатки вампирьей тропы. А где же виновник?
- Анна, - выдохнул Гесер, такой же напряженный и злой, и тут Эдгар увидел ее тоже.
Она стояла в стороне от общего переполоха, слегка опираясь на огибающий небольшой балкончик поручень, спиной к новоприбывшим. И ее аура… Режущий глаза свет Высшей померк, выцвел в призрачный молочный туман, в котором медленно загорались и гасли полосы серебра, нежно-голубого, алебастрово-белого и прозрачного, лучистого золота. Откуда у Городецкой были силы стоять, Эдгар не понимал. Такие ауры он видел только на войне, у Светлых, потерявших все. Мало кто из них выжил.
Она оглянулась, и Эдгар удивился, насколько собранной и спокойной она выглядела снаружи.
- Это вы – Хена? – спросила она мягко.
К удивлению Эдгара, тот ответил полупоклоном.
- Анна Городецкая, Высшая Светлая волшебница, - произнес он затем официально. – Вы под арестом и предстанете перед Трибуналом по обвинению в нарушении Договора, нападении на сотрудников Инквизиции и пособничестве Высшему вампиру Константину Саушкину. Принимая во внимание ваш уровень сил, было решено подвергнуть вас воздействию амулета, агрессивно реагирующего на любое творимое колдовство, и я прошу снять все щиты и прекратить действие заклинаний с этой секунды и до тех пор, пока не будет дозволено обратное.
Откуда-то из складок формальной робы он извлек длинную ленту меха – амулет, - и Эдгар услышал резкий вдох Завулона и даже сердитый - Гесера.
- Старший Хена, я протестую, - заговорил Гесер торопливо, - Кота Шрёдингера перестали применять больше пятидесяти лет назад, и действия моей сотрудницы никак не могут…
- Я увольняюсь, - буднично заметила Городецкая, и Гесер онемело всплеснул руками.
Хена – кот он и есть кот! – воспользовался этой секундой, чтобы скользнуть к Городецкой, набросить артефакт ей на шею и отойти, невозмутимо, словно и не двигался с места. Если бы не взметнувшаяся к пушистой удавке рука Городецкой, шатнувшейся к поручню, Эдгар бы не сразу сообразил, что произошло.
- Теперь отвечайте, - приказал Хена, - где Саушкин?
- Мертв, - прошептала Городецкая. Она безотрывно смотрела Хене в глаза, и Эдгар осознал, что тот пользуется ее неспособностью закрыться от дознания, выуживает информацию по горячим следам. Что значит опыт, позавидовал он мимолетно. А Городецкая продолжала: - Открыл портал на станцию, но там нет… Силы. Человечества, чтобы дать ее.
Хена сощурился.
- Зачем ему станция?
- Обзор, - выдохнула она. – Чтобы как можно больше людей попало под заклинание Фуаран – все человечество.
- Где Книга?
- У него. Надеюсь, сгорит в атмосфере, - добавила она своевольно. Мрачное торжество промелькнуло в ее взгляде.
Хена кивнул, отчего-то не раздражаясь. Эдгар вдохнул-выдохнул и решил взять пример с товарища. Нехорошо бить задержанных из-за личных разногласий, нынче это дурной тон…
- Какие заклятья Саушкин применил лично к вам?
- «Зов» в поезде. Больше – не знаю.
Гесер пробормотал что-то нелестное у Эдгара за спиной, и мысленно он невольно согласился. Хотя скорее всего у них были разные причины нервничать.
Хена оглянулся на них коротко, но по его лицу было ничего не понять.
- Почему вы связались с инквизицией после ухода Саушкина?
Городецкая моргнула, глядя с усталым удивлением. Она не ответила вслух, но что-то Хена, видимо, уловил, поскольку кивнул и отпустил ее взмахом руки. Пока она переводила дыхание, Хена повернулся к Эдгару.
- Я возвращаюсь в Управление. Попробуем отследить Книгу на орбите. А вы с Максимом наведите здесь порядок и доложите в Прагу.
Поклонившись на прощание Великим, он взял Городецкую под руку и открыл портал.


Глава 4. Вопрос власти

Меня поймали на выходе из портала. На разум словно набросили тяжелое непрозрачное покрывало, как на клетку певчей птицы. Мир дрожал и кренился, и я не знала, открыты ли мои глаза, окружают ли меня темнота или небытие.
Реальность возвращалась по кускам, почти как вспоминается сон: холод стального стола под яркими лампами; руки, снимающие с меня одежду и украшения, выпутывающие зачарованные гребни из волос. Впивающийся в локоть клюв катетера. Высокий светлый потолок, старомодное бра над прикроватным столиком, стакан воды.
Это была просторная комната, похожая на спальню в дорогом гостиничном номере: кремовые с позолотой обои, хрустальные светильники, кровать с высоким изголовьем, парными столиками по бокам и вельветовым пуфом в изножье. Разве что без окон, даже спрятанных за гардинами.
Меня переодели в мягкий спортивный костюм, не оставив ничего своего, и уложили поверх дорогих покрывал. Единственное, что осталось прежним, это меховая лента на шее. Исчез даже бесцветный лак с ногтей.
Когда вошел Максим, я изучала пластырь, закрывающий след от катетера. Инквизитор не удивился, найдя меня проснувшейся, как и я не удивилась, увидев именно его.
- Глюкоза и седативные, - сказал Максим. – Ты проспала два дня в медицинском отделе.
Он изменился. Максим-Дикарь отправил бы меня в больницу, но не озаботился объяснениями. Я кивнула, опуская руку с повязкой.
- Тело Константина Саушкина, - продолжил он мягко и серьезно, - сгорело в атмосфере спустя сутки после его прыжка на орбиту. «Фуаран» сгорела вместе с ним.
Мне было пусто и холодно.
Интересно, что думал Максим? О книге, написанной могучей ведьмой; и о том, что это вампир пытался осчастливить людей, превратив их в Иных всех, без разбору на Темных и Светлых, хороших и злых?
Темные… вечные идеалисты. Вечно жестокие счастливые дети…
- Я здесь, чтобы проводить тебя на заседание Трибунала, - сказал Максим.
У меня было время только на то, чтобы освежиться в современной и безликой ванной комнате, разобрать пальцами взбесившиеся кудри, и потом Максим повел меня по пустым роскошным коридорам – все камень, позолота и старинные люстры. Через двойные двери он провел меня за плечо в зал суда – каменную чашу с высокими окнами – и остался стоять рядом.
Я увидела почти весь цвет Москвы – все Высшие и первый-второй уровень Дозоров; на месте свидетелей Эдгар, Оскар, Света и почему-то Арина. И только обвинители и судьи – безликая масса в их одинаковых балахонах, неразличимая, когда не можешь взглянуть через Сумрак.
- Анна Сергеевна Городецкая, - произнес инквизитор во главе, и даже голос его я не узнавала, - Высшая Светлая волшебница, бывшая сотрудница московского Ночного Дозора, вы обвиняетесь в нарушении Великого Договора, в нападении на сотрудников Дозоров и Инквизиции и в пособничестве Абсолютному Тёмному Иному, Высшему вампиру Константину Саушкину, - повторил он обвинение Хены. – На предыдущем заседании Трибунала были приняты показания Великих Гесера и Завулона, а также Инквизитора второго ранга Эдгара, ответственного за операцию по поимке Саушкина и нахождению книги «Фуаран». Можете ли вы подтвердить, что вам неоднократно было предложено прекратить участие в операции и покинуть место действия?
- Да, - сказала я. Инквизитор кивнул.
- Действительно ли во время схватки, после того, как вы нейтрализовали проклятие Великого Завулона, Инквизитор Эдгар предложил вам сдаться в обмен на отсутствие обвинений, и вы отказались?
- Да, предложил, - сказала я, и Эдгар шевельнулся на своем месте. – Да, я отказалась – после уточнения его позиции по уничтожению поезда со всеми пассажирами, не успевшими сойти в установленный срок.
Тишина в зале стала ещё неуютнее. Все были, без сомнения, в курсе дела. Но никому не нравится слышать такие подробности лишний раз.
- Скажите, Городецкая, - с любопытством спросил Инквизитор, - вы в самом деле считали себя в состоянии победить в той схватке?
Краем глаза я увидела, как Гесер покачал головой, взглянув на меня со знакомым сожалением. Да, мы с ним вели похожие разговоры много раз… Я рассмеялась вслух.
- Нет, я не страдаю манией величия, - сказала я. – Гесер или Эдгар развоплотили бы меня, в лучшем случае. Но я надеялась, мы спугнем убийцу и он покинет поезд вместе с книгой. Или, хотя бы, что в процессе мы повредим состав достаточно сильно, чтобы он остановился в густонаселенном районе.
Инквизитор помедлил. Мне казалось, он совещается с коллегами, но без Силы это было просто предположение.
- Когда вы узнали, что преступником является Саушкин?
- После того, как он забрал меня с поезда. Примерно за полчаса до… - у меня перехватило дыхание, - до его прыжка на международную станцию.
- Это почти шестичасовое окно. Что вы делали в это время?
- Была без сознания, - призналась я. Такие вещи давно перестали меня смущать.
Он кивнул. Посмотрел на своих – я поняла, что в этот раз они действительно совещаются, даже, кажется, спорят.
- Светлая Городецкая, - объявил он, наконец, - ваши действия в поезде считаются направленными исключительно на защиту людей и не нарушающими Равновесие. Несмотря на то, что обычно нападение на сотрудников Инквизиции карается немедленной и окончательной смертью, мы обращаем внимание на нелетальный характер ваших заклинаний и факт дальнейшего сотрудничества и, с учетом формального прошения о помиловании, поданного Инквизитором Эдгаром, равно как и отсутствия претензий от глав обоих Дозоров, снимаем обвинения, касающиеся данной ситуации. Однако, - добавил он резко, успокаивая волнение в зале, - остается открытым третий пункт обвинения, и было озвучено мнение, что мы не можем обойтись обычным допросом. Ввиду чрезвычайной важности книги «Фуаран» и в надежде, что Анна Городецкая могла без ведома для себя засвидетельствовать творимое покойным Саушкиным посредством Книги волшебство, мы немедленно проведем ритуал по восстановлению ее воспоминаний. Попытки вмешаться в проведение ритуала будут наказаны лишением Силы.
Он шагнул вперед, к разделявшему нас возвышению, которому я первоначально не придала значения, и резким движением сдернул покрывающий его черный бархат. На свету вспыхнул пласт хрусталя, мутный и искрящийся, излучающий нездешний холод.
Максим, так тихо стоявший позади, перехватил меня отработанным движением, не помогли все мои нефритовые перстни, ни попытки вырваться грубой силой. И я не жалела сил, сколь мало их ни было.
Наверное, я была похожа на Лемешеву в Праге, которую воющей волокли на ритуал ревоплощения. Но я бы предпочла ревоплощение Плите Памяти в любой день.
С того вечера в «Магарадже» рассказ Гесера о процедуре выворотки памяти не оставлял мои кошмары надолго. Я знала ясно и без тени сомнений, что не переживу подобный ритуал. Сойду с ума в процессе или так никогда и не научусь воспринимать реальность заново? – но меня прежней не станет.
Меня уронили на ледяной хрусталь с такой силой, что полетели искры из глаз. Я еще сопротивлялась, а на моих руках затягивали ремни распятия, и магия Плиты уже давила, тяжелой росой оседала в воздухе.
- Нет, - сказала я. – Пожалуйста, нет…
Надо мной наклонился Максим: беспристрастный палач, мой безупречный Инквизитор. Он и сейчас не знал милосердия.


Глава 5. Безвременье и Тьма

Я рождаюсь. Не знаю, откуда мне известно, но я знаю.
Захлебываюсь водой, слизью и воздухом, свет режет глаза, ее руки ледяные и грубые и самые ласковые. Ее голубые глаза усталые и полны любви.

Я называю ее имя: мама. Она счастлива.

Я встаю, хватаясь за штанину на папиной ноге, бесконечной как тополиный ствол, и в одно мгновение его руки возносят меня вверх, к небу и солнцу.

Мне снится туман, и я просыпаюсь, плачу и пытаюсь спрятаться от рыскающих в ледяном полумраке монстров. Пытаюсь включить лампочку, но выключатель щелкает и щелкает, а света нет. Это что-то значит.
Я просыпаюсь, и один из монстров в моей комнате наяву. У него коротко стриженные волосы и старые-старые глаза, и он мой дедушка Артур. Его вижу только я, в комнате и во тьме своих снов.

Дедушка заплетает мне косу. Гребень в его руках поет, как ветер в проводах, и моя коса никогда не расплетается сама.

Моя бабушка умирает. Мне говорят, что она уехала очень далеко, но я знаю правду.
- Ты знаешь всю правду мира, - хвалит Артур.
- Я не знаю, что это, - возражаю я. – Я не знаю вещи, о которых думаю.

Я сгребаю сугроб из тополиного пуха. Мерзкого мягкого пышного пуха, забивающего нос и глаза, заставляющего маму кашлять все чаще. Я сгребаю сугроб и ищу по всем карманам: спичек нет. Забыла.
Я кричу и пинаюсь, и пух вспыхивает высоким белым огнем. Огонь – выше неба.
Артур выхватывает меня из огня, и я застываю. На следующий день тополя начинают вырубать во всем городе.

Зимой я лежу под тремя одеялами, обвязанная пуховым платком, от которого пахнет бабушкиной смертью и грудным эликсиром. Я не сплю: мне снятся туман и монстры. Артур играет для меня на старом расстроенном пианино.

Летом я бегу ему навстречу, размахивая портфелем в одной руке и венком из одуванчиков и диких тюльпанов в другой.

Мне снятся мамины остановившиеся глаза, и я просыпаюсь в слезах и щелкаю, щелкаю выключателем.
- Этого не будет, - клянется Артур и дарит мне язычок черного огня. Я просыпаюсь и зажигаю свет. Мама жива.

Кошмары становятся чаще и хуже. Иногда я грежу наяву.

Я лежу в дырявом брезентовом гамаке и гляжу на Артура снизу вверх. У мамы появились седые волоски, а папа начал жаловаться на погоду и боевые раны. Но Артур все тот же, вечный, старый и неизменный.
- Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказала?
- Что будет завтра? – спрашивает он в ответ.
- Дождь, - говорю я.
Я поднимаю руки к небу и смотрю на Артура сквозь растопыренные пальцы. Завтра будет дождь. Артур – монстр из моих снов и мой дед. Мама не умрет от болезни.
Я не знаю, откуда я знаю.

Артур заплетает мне косу и садится играть на расстроенном пианино. Сегодня он напевает:
- Мне ваше имя – земное причастие… - И я смеюсь и пою партию королевы Анны в ответ.
Я боюсь, потому что однажды я велю Артуру уйти взаправду. Я боюсь, потому что он подчинится.

Я впервые целуюсь. Мы неловко обнимаемся в тени под школьной лестницей, у Вальки горячие руки и слюнявый рот, и мне стыдно и хочется ещё. На следующий день Артур кидает мне в лоб маленький пакетик, и я пытаюсь провалиться сквозь землю. Я никогда не видела презерватив, да еще и импортный, но я представляю, что это такое.
- Детка, - говорит Артур насмешливо, - в сексе нет ничего плохого, стыдного и неуместного, пока обе стороны осведомлены и согласны. Но иметь доступ к контрацепции и не пользоваться ею – глупость.
Это его самое ругательное ругательство. В его глазах простительно все, кроме глупости.
Я испепеляю Артура взглядом, но прячу презерватив в самый глубокий карман.
- У меня все равно не будет ребенка, - бурчу я.
Это не совсем правда. Мне снится ее лицо, светлые кудряшки, светлые глазенки. Но я никогда не зову ее дочерью, как Артур не зовет моего отца своим сыном.
Я даже не знаю ее имени. Я знаю только ее лицо и живущую в сердце надежду.

Учебный год заканчивается, и я получаю приглашение в Университет. Артур с удивлением рассматривает письмо.
- Москва… - бормочет он. – Значит, судьба.
- Судьба не постоянна.
- Судьба поливариантна, - говорит Артур. Или я? У меня начинает болеть голова.

Я помогаю сажать рябины. В моих снах я гуляю среди взрослых деревьев, под пылающими в тумане гроздьями ягод. Они цвета гнева.
Цвета гнева и огня в руках Артура. Он закрывает меня от кого-то: я не вижу ни лица, ни силуэта, но я знаю его голос. Это монстр из тумана; это сам туман. Он боится меня, как я боялась все эти годы.
- Не она, - шипит Артур. – Не моя Анна!
Они дерутся. Огонь и туман, тьма и дым. Сила против вечности. Я знаю, чем это закончится, хотя и не знаю, откуда. Артур падает к моим ногам: мой король, мой сторож, мой учитель, мой дед. Я вижу это так ясно, словно это уже случилось.
Артур падает к моим ногам.
Я отвожу от него взгляд. Я поднимаю голову и впервые смотрю своему страху в глаза.
- Мне жаль, - говорит он. У него яркие золотые глаза, но в остальном он – просто высокий юноша в светлом плаще, взъерошенный, с приятным лицом. Он мог бы назваться моим братом. – Я не могу выбирать.
- Все могут, - возражаю я. – Так и творится судьба. Каждый миг и каждый сделанный шаг.
- Ты творишь этот миг, - говорит мне туман. – Это твои шаги раздаются там, где раньше не было никого. И возникает тропа, а затем дорога. За тобой и за каждым пророком. Некоторые дороги ведут в Рим, а некоторые всего лишь огибают холмы. Но твоя дорога ведет в никуда нас всех.
- Я не пророк, - говорю я, как всегда говорю Артуру. – Я просто знаю вещи.
Он вглядывается в меня. Я не скрываю ни мысли.
- Пока еще это правда, - медленно соглашается он. Смотрит на Артура, и Артур поднимается. – Если ты хочешь спасти ее, пусть она станет Светлой.
Артур смотрит на меня, словно я умираю прямо сейчас.
- Я растил ее Темной все это время, - говорит он. – Не глупой жестокой ведьмой, не безмозглым суккубом, не полубезумным медиумом. Я растил свободную душу, величайшую Темную Иную. И ты говоришь мне убить ее самому, Тигр? Этого ты от меня ждешь?
Тигр смотрит на него без сочувствия.


Глава 6. Безвременье и Свет

Я переезжаю из студенческого общежития в крошечную квартиру. Это осенний сплин: нет красок, нет тепла, нет надежды. Я что-то потеряла.
Я не знаю, что.

В квартиру этажом выше въезжают Саушкины: муж-строитель, жена – она чем-то похожа на мою маму. У них сын-школьник: худой бледный пацан, умный не по годам, но стеснительный.
Его зовут Костя.
Мы быстро становимся не разлей вода. Он знает, когда мне грустно или я в беде. Я учу его компьютерной грамоте, помогаю с математикой и делюсь музыкальными дисками.

Однажды я бесцельно гуляю по Москве – это один из тех дней. Мне снится туман, снятся рдеющие гроздья рябины. В Москве среди слякоти и смога зима сменяется весной, и до рябины еще целая жизнь.
Я захожу в парикмахерскую и впервые коротко стригусь. Я иду по бульвару, мои кудри пляшут, прыгают на ходу, щекочут шею и уши, я покупаю мимозу, в наушниках кассетного плеера поет Цой.
Я пою вместе с ним: о бесконечной войне, но на самом деле – о бессмертной надежде.
Я вижу его: он стоит под навесом чайной через улицу. Он высокий, с коротко остриженными волосами и старым, старым, старым взглядом вечно печальных глаз.
Я не знаю, кто он.
- Анна! – окликают меня. Я оборачиваюсь и вижу незнакомца: не очень высокого, не очень молодого, улыбчивого человека в удобно изношенном костюме. За его спиной стоит группа людей, похожих и непохожих друг на друга словно туристы или очень давние коллеги. – Вы ведь Анна, я угадал?
Я трясу кудрями и улыбаюсь.
- Сегодня твой день, о великий мудрец, - говорю я, и его глаза расширяются, - я и впрямь Анна.

Я бросаю аспирантуру и диссертацию, к громкому огорчению Кости. Я становлюсь волшебницей, к его осторожной и нескрываемой радости.

Мне снится Сумрак, и я не боюсь его монстров.

Я начинаю убивать монстров, но заодно убиваю нашу дружбу. Я перестаю пытаться включить свет. Да и лампочка вывернута, чтобы не слепила глаза.

Я говорю:
- В тебе нет власти надо мной, Завулон, - и знаю, что ошиблась, назвала не то имя.
Но я не знаю, откуда я знаю.

Я шагаю по уровням Силы, как по ступенькам лестницы в доме Светланы.

«Плеть Шааба» бьет, промахиваясь на каких-то полметра, но я падаю и кричу от боли все равно. Этого удара не должно было случиться. Даже намеренно уведенного мимо.
- Это полностью операция Ночного Дозора, - говорит Гесер. Я захлебываюсь кровью, пролитой Максимом – идеальным Светлым, безупречным Инквизитором, моим будущим палачом.
- Это полностью операция Ночного Дозора, говорит Гесер в моих воспоминаниях, пока кольцо огня ползет через ставший вязким воздух.
Я открываю глаза в маленьком лазарете Дозора, наш доктор Иван проверяет и перепроверяет мои легкие. Столик у моей койки завален подарками, открытками и цветами. В отдельной вазе стоит огромная ветка рябины, усыпанная огненными ягодами.
Кто-то ведь консервировал, берег – и не пожалел на подарок выздоравливающей…
Я забираю ветку домой.

В свой первый визит Завулон таращится на ветку, как святой – на утконоса. Ветка рдеет.

Из моих рук бьет в небо радуга и падает вниз, вниз – на меня же. Я впервые вижу Завулона искренне испуганным.
Я не понимаю, чего он боится. Это просто «реморализация».
Под «реморализацией» я впервые за годы чувствую надежду. Я даже не знала, что потеряла ее.

Но я не знаю многих вещей. Я не знаю, когда стихнет шторм, что в следующий раз Света заговорит со мной только после ареста Игоря, что через два года я впервые увижу лицо Надежды наяву. Светлые кудряшки и светлые глазенки. Я никогда не смогу назвать ее дочерью, ее и никого другого.

У меня не будет ребенка.

Я ничего не говорю Витезславу и Эдгару. Не говорю Косте. Я не иду разговаривать с Гесером, но вместо этого звоню Оле и прошу ее «выйти из отпуска, пока шеф занят инициацией сына», а сама сажусь в служебный BMW и еду к Светлане.
Я стою на четвертом слое Сумрака и смотрю, как зарождается цвет. Слушаю самый первый звук – или самый последний? Я не знаю.

Я не знаю, что хочу услышать от Гесера.
Я не знаю, где искать «Фуаран».
Я не знаю, как спасти поезд.

Я открываю глаза и смотрю в грозовое небо, раскинувшееся над иссушенной степью. Костя усыпил меня. Поезд ушел. Они еще живы?
- Анка, - говорит Костя. – Анка, все в порядке, все хорошо, только не плачь, ладно? Пожалуйста, не плачь!
Нас только двое в бесконечной степи, и я плачу наяву впервые в жизни. Я не знаю, почему.
Костя показывает мне «Фуаран», и мы ссоримся как никогда раньше. Все наши споры о свете и тьме, о справедливости, законе, совести и дружбе, все меркнет в этот миг. Мы обмениваемся самыми страшными, непростительными оскорблениями.
Я не могу отговорить его.
Он не может убедить меня.
Наконец, я умоляю его придумать другой способ. Я вспоминаю свою теорию об отсутствии Силы в космосе.
- Это даже не теория, - срывается Костя, - это глупое предположение! Ты ничего не знаешь о том, что там!
- Я вообще ничего не знаю! – кричу я. Кричу Косте, и грозовому небу, и монстрам в тумане. – Некоторые вещи просто есть, и я не могу их объяснить! Я не пророк!
- Ты никто, - выплевывает Костя. – Светлая среди Светлых, имя тебе легион.
Мы молчим после этого. Молчим, пока Костя открывает портал на космодром. Молчим, пока он берет персонал под контроль. Он в ярости, в такой ярости, что колдует не задумываясь, берет невиданные высоты одну за другой. Его ярость режет без ножа, а под ней – праведный гнев и старая, старая тоска.
Поднимая шлем, Костя вздыхает и смотрит на меня.
- У меня все получится, Анка. Вот увидишь.
Я вспоминаю наше детство Иных: смотри, я превращаюсь в летучую мышь! Я лечу! – и себя, смеющуюся, подхватывающую его потоком силы, чтобы и впрямь получилось взлететь. Как я могу ему лгать?
- Нет, - говорю я. – Не судьба.

Я чувствую, как он умирает. Будто гаснет закат.


Глава 7. Песком сквозь пальцы

дгар боролся с меланхолией.
Мы называемся Инквизицией потому, что храним закон. Не потому, что пытаем и казним своих же…
Городецкая, распятая на Плите Памяти, еще ворочалась, молила лихорадочно и бессвязно. Непонятно было, откуда у нее столько сил на сопротивление Великому артефакту, но отчаяние творилось с Иными странные вещи. Эдгар пожалел бы ее, если бы не пребывал в растущем благоговении перед легкостью, с которой Городецкая совершала немыслимое.
Но, наконец, она затихла. И Эдгару пришлось закрыть глаза, когда чужие воспоминания ожили в его разуме.
Плита работала совсем не как заклинания по передаче знаний, недавно освоенные Эдгаром. Она вытаскивала всю память жертвы разом, словно брала шерсть для прядения, и свивала нить, начиная с первого воспоминания (вязкое ничто и ровный низкий стук сердца) и не пропуская ни одного после. Плиту не заботили связи между воспоминаниями и чувства, определяемые этими связями. Только чтобы ровной выходила нить.
Говорили, человек на Плите словно переживал свою жизнь заново, не помня реальности, но все время сражаясь с ощущением дежа вю. Эдгар не знал, было ли это верно для Городецкой. Он был сторонним наблюдателем, и память виделась занимательным фильмом, но эмоции в этом кино оставались тайной. Эдгар воспринимал все объективно, и потому он замечал вещи, ускользнувшие от ее внимания в прошлом.
Так, она будто не удивилась появлению в своей жизни Завулона, словно знала его всегда, – это Эдгара трясло при взгляде на Великого Темного. Она же, ни разу не спросив, звала Завулона дедом Артуром, и Завулон ее ни разу не исправил.
Он заплетал ей волосы и играл на пианино.
Он читал ей легенды Иных.
Он учил ее отличать реальность от снов.
И она росла, не сомневаясь ни в нем, ни в себе, спрятанная в мире людей, защищенная от всего и ни в чем не ведающая отказа: уже не человек, еще не Иная. Будущая Великая Темная и самый сильный Пророк.
Так какого черта, подумал Эдгар, она стала той слабой Светлой волшебницей, над первым выходом которой на оперативную работу хохотало, говорят, пол-Москвы?
Слабая, сомневающаяся, способная предвидеть будущее разве что в отношении пробок на дорогах да выпадающих под настроение песен… Неужели всего лишь инициация в неподходящий момент может уничтожить такой талант? Но если так, и если Гесер действительно увел Городецкую у Завулона из-под носа, их обоих Силы лишить мало! Одного – за вредительство, второго – за невиданную халатность!
Нет, понял он с остановившимся сердцем. Не бывает промашек такого масштаба.
Но бывает, приходит Убийца Иных.
Глядя на бой Завулона с Тигром, он осознал: Завулон ждал этого. Ждал, готовился… ведь был у него, кажется, ученик-пророк пару веков назад… и Завулон бился с Тигром не в первый раз. Может, поэтому он не торопился с инициацией девчонки? Хотел выжать все, что успеет?
Эдгар честно думал, что Всетемнейший отдаст ее. Не умирать же из-за человеческого детеныша, которого никак не спасти?
Вместо этого отступил Тигр. Не потому ли, предположил Эдгар с неожиданной гордостью, что не отступил Завулон? Древний Иной, Всетемнейший, не самый могущественный, но безусловно опаснейший маг тысячелетия? Жертвующий собой, как умеют только Темные, не ради абстрактного блага, но защищая свое?
А потом он увидел, как под холодным взглядом Тигра Завулон сам стирает Городецкой память: своими руками убивает Тьму. И вся его гордость пропала, как пропало сопротивление Завулона.
У Эдгара стало кисло во рту. Глупо, подумал он, я же и так ждал, что он даже драться по-настоящему не станет… но я ведь почти поверил!
Уже без удовольствия он смотрел, как живет серой человеческой жизнью Городецкая, пустая оболочка Великой; как появляются ее надзиратели и охранники – вампиры Саушкины. Смотрел, как Завулон ведет ее по унылой слякотной Москве, незаметно указывая на веселую детвору, на череду теплых кафешек и на торгующих цветочными вениками бабулек, - ведет прямо к Гесеру и его студентам.
Вот ведь сукин сын! подумал он, усмехаясь, и рискнул приоткрыть глаз, полюбоваться лицом Пресветлого. Не барьер отторжения ты заметил, не добычу у Завулона увел! Тебе, козел тибетский, подарили Великую Волшебницу, а ты и позаботиться-то о ней не сумел! Судя по смешкам в зале, не только Эдгар наслаждался минутой.
Память вилась дальше на волшебном веретене: инициация, обучение, стажировка, занятия с Гесером – вся информация, за которую Темный дозорный продал бы душу по второму разу; знакомства, путешествие, работа (из всех вариантов, программисткой); и понемногу льющаяся пропаганда, вовремя сказанное замечание и пролетевшая сплетня. И пропасть, растущая между Светом и Тьмой.
Какая жалость, погрустил Эдгар, что она так мало говорила вслух о своих переживаниях, из бессловесных воспоминаний ни черта не поймешь, что у человека на душе. Спасибо, хоть с Костей она разговаривала обо всем.
Это понял и Гесер – и отправил ее охотиться на вампиров.
Эдгар знал в общих чертах, что происходило дальше. Он позволил воспоминаниям течь свободно, механически запоминая информацию для дальнейшего анализа, и включился, лишь увидев впервые Дикаря. Удивительно – Макс и впрямь диким был, фанатичным… блаженным даже.
- Это полностью операция Ночного Дозора, - сказал Гесер, и по воспоминанию прошла рябь: словно помеха по экрану или дрожь нити, натянутой на разрыв. На мгновение Эдгар увидел вагон поезда и огненное проклятие Завулона, услышал эхо от слов Гесера. Открыв глаза, он вопросительно взглянул на Максима (ну надо же, совсем не тот человек, только что заносивший окровавленный кинжал…).
- Флэшбэк, - коротко сказал Максим. – Вероятно, был пережит во время боя и ненамеренно зафиксирован.
Дальше память снова шла ровно и гладко, хотя Эдгар предпочел бы не смотреть. Он и так знал теперь, как срываются Светлые, как, загнанные в угол, ставят они все на кон – и не могут жить с собой после этого. Но он смотрел: и видел, как мечется Городецкая, как раз за разом повторяет свои правила, как, одна в спящем лесу, кричит от ненависти и от любви. И ведь она в самом деле полюбила Светлану, понял Эдгар. Зная, что любит безответно, что Светлана слушает только Гесера с Ольгой и смотрит все смелее на Игоря...
Смотрел, как течет и гаснет вокруг Городецкой Светлая сила – чтобы рвануться радугой в штормовое небо и расплескаться дождем.
Первый уровень, подумал он невольно, оценивая заклинание с новыми знаниями. Откровенный первый уровень, без натяжек и допущений. Займись ей тогда Гесер по-настоящему, и с Рогозой билась бы Высшая Городецкая, а не потенциально Великая Назарова.
Но Высшая Городецкая не родила бы дочь-Мессию, конечно.
Он смотрел, отмечая знакомые лица, схватки и споры; смотрел на примирение со Светланой, на стычку с Зеркалом на запруженной Остоженке, на самого себя, подзуживающего дурака-Теплова на Трибунале, на крошечную Надежду, на оскалившегося полубезумно Витезслава, на перламутровый песок четвертого слоя…
Он – и не он один – не удержался от восклицания, узнав о похищении Надежды, и повернулся взглянуть на Арину, сидевшую с застывшим лицом бок о бок с Назаровой.
- Тишина в зале! – прогремел голос Людвига.
Пересилив себя, Эдгар закрыл глаза.
Неудивительно, вздохнул он, что за последнюю неделю от Городецкой остались кожа да кости. Драка за дракой, бессонные ночи и никакой подпитки. Эдгар бы еще после освобождения Нади лег и отказался вставать месяц-другой, а Городецкая рванула в Москву скандалить с начальством! Идиоты Светлые…
Если бы Эдгар не понимал наверняка, что ритуал представляет собой больше наказание для Городецкой и Гесера, чем попытку изъять информацию о «Фуаране», он бы назвал все дело пустой тратой времени и сил. Сама она не запомнила, что было между дракой в поезде и разговором с Саушкиным, но помнило ее тело. И это были невесомость портала, удерживающие ее руки Саушкина и зыбкий усталый сон, и только.
Нет, решил он, хорошо, что для изучения Книги у нас есть ведьма. А то полетели бы головы. Но все же он напрягся, глядя на «Фуаран» в руках Кости.
Городецкая даже не посмотрела на Книгу дважды, не то что не открыла ее! Это не Свет, это уже просветленность духа какая-то, почти восхищенно признал Эдгар. Ну не нужны тебе власть и сила – дело твое, но неужели не интересно хотя бы взглянуть?
Городецкой было интересно выяснить отношения с приятелем. Их ссора, невероятно человеческая, была одной из самых грязных, мрачных и грустных на эдгаровой памяти, далеко превосходя Пражский Трибунал. К чести обоих, они не зашли дальше слов, хотя за некоторые из использованных выражений Иные убивали из принципа. Но Эдгар теперь знал лучше, чем предполагать, что этим все кончится. Эти двое сражались, пытаясь привлечь противника на свою сторону. Пропасть между ними была слишком велика, но где не мост, там портал, верно?
Вместе с Городецкой он смотрел, как оживает вокруг космодром, когда воспоминание замерцало уже знакомым образом. Но вместо короткой ряби оно продолжило рассыпаться и гаснуть, и Эдгар поспешно вскочил, оглядываясь.
Плита медленно угасала. Ее волшебство уже исчезло, волнами расходясь в Сумраке; и в живых красках реальности Эдгар увидел, как дрожит и колеблется воздух вокруг еще не пришедшей в себя Городецкой. Он прищурился – и похолодел.
Среди играющих в хрустале отблесков Городецкая не просто казалась призраком. Ее тело таяло, обретало прозрачность и легкость, и холод, который чувствовал Эдгар, становился реальным.
Городецкая развоплощалась, и вместе с ней исчезало воспоминание.
- Проклятье, - то ли прошептал, то ли подумал он.
Прошло всего два дня со смерти Кости. Время, которое занятому восстановлением порядка Эдгару казалось непомерно растянутым, она провела без сознания, не имея возможности опомниться и восстановить силы.
Сколько жизни еще выпила из нее Плита? Ритуал длился немногим больше часа, вовсе не тридцать пять лет, и если Эдгар видел ускоренное кино, то Городецкая пережила каждое ощущение заново, каждое чувство. Включая все, чтобы почти убило ее в первый раз.
Он устало поморщился. Что ж, два дня назад погиб Великий Темный, и сейчас уходила вслед за ним Великая Светлая. Равновесие восторжествовало.
Нет, подумал он. Это мы торжествуем. Равновесие, Тьма и Свет, Завулон и Гесер и Людвиг – разве не я убеждал Городецкую, что это лишь имена, которыми прикрывается жажда власти?
Он отвернулся и стал смотреть в окно – там, в высоком и недоступном небе, сияли ранние звезды.
Звезд не было в ее снах…


Эпилог

Я скучала по Тигру.
Было странно это осознать, но он был со мной с самого первого сна: монстр в тумане, пристальный взгляд из тьмы.
- Ты знаешь, что такое самоисполняющееся пророчество?
Мы были в Сумраке – в той его части, где редко бывают мертвые и почти никогда – живые. Здесь был его дом: в туманном нигде, возникшем на заре времен.
Ради моего удобства Тигр дал нам тела и голоса. Может, и ради своего: как говорить с бесплотной тенью, с памятью, стремящейся перестать быть?
- Знаю, - сказала я. И напомнила: - Но я не пророк.
Никогда не была. Как смешно и горько было узнать! Вся моя жизнь, вся правда мира, о которой так любил разговаривать Артур, все было лишь видением в трансе, в который ввел меня еще ребенком Завулон.
Все Иные, даже самые слабые, способны увидеть проблески будущего, будь то пробки на дорогах, авиакатастрофа или удачная сделка. Сильные Иные могут предвидеть важный поворот судьбы. Очень сильные, да еще в наведенном Высшим Магом трансе, могут увидеть собственную смерть.
Так случилось со мной. Вот только я умерла, лежа на Плите Памяти. Я-ребенок увидела все, что видела я-умирающая, и это была вся моя жизнь.
Мое знание будущего никогда не было пророческим.
Тигр улыбнулся.
- Нет, - согласился он. – Но как неинициированного Иного можно повернуть к Тьме или Свету до того, как это сделает Сумрак, можно привить и склонность к определенному волшебству. Почти все врачи становятся целителями, поэты – прорицателями, математики – артефакторами. Но ты? Человек, проживающий свое будущее словно прошлое; человек, чье время сжали в точку. Ты была бы замечательным пророком, но с потенциалом Великой Иной – ты бы стала последним. Вот почему я пришел в тот день.
Я кивнула. Я выучила теорию достаточно хорошо.
- Но почему ты не убил меня, как других?
Этот вопрос мучил меня очень давно. Судьба поливариантна, и Тигр не просто способен – он был создан Сумраком с целью стирать варианты, в которых он умирал.
Его не просто так звали Убийцей Иных и Палачом, пусть даже это слишком упрощало вещи.
Он пожал плечами.
- Я не нахожу удовольствия в убийствах, - сказал он с безжалостной честностью. – Я посмотрел на тебя, на развилки в твоей судьбе, и решил, что хочу рискнуть.
- Но моя жизнь ни в чем не изменилась, - сказала я непонимающе. – Я нигде не свернула.
Тигр протянул руку и коснулся моего запястья – там, где темнел призрачный след от ремня.
Почему-то он воссоздал меня такой, какой я развоплотилась. Похудевшей, взъерошенной, босой – разве что одежда была моя любимая, заношенные черные джинсы и футболка с мультяшным доном Педро и надписью «Будем пить консервированную кровь». Футболку мне подарил Костя, язвительно ухмыляясь. На работу я ее не надевала – вампиры и так косились.
Прикосновение Тигра меня согрело.
- Твоя жизнь была – прямая, как стрела, - сказал он. – Изменения начинаются сегодня.
Я моргнула.
Я знала, что пока существую даже как бесплотный дух в Сумраке, призрак воспоминания, со мной не покончено. По лучу времени бежали отброшенные моими действиями тени. Я могла говорить с Тигром, могла спуститься на шестой слой или, в теории, любимой Мерлином, подняться на первый. Но у меня было чувство, что Тигр держал в уме нечто иное.
- Прямо сейчас, - сказал Тигр, - в городе Эдинбург проводится ритуал ревоплощения Великого Мага. Иные, проводящие ритуал, пытаются вызвать Мерлина. У них не получится.
- Он же Абсолютный, - прошептала я. Мерлин нравился мне. И еще – он знал, как больно менять Цвет. – Какую жертву они принесли?
- Недостаточную, - ответил Тигр тяжело. – Он силен, и он не хочет возвращаться. Но дело в том, что канал в Сумраке им проложить удалось.
Жар нарастал.
Я посмотрела Тигру в глаза – в нечеловеческие, древние, понимающие глаза.
- Как это связано с самоисполняющимися пророчествами?
- Они подчиняются нескольким правилам, - сказал Тигр. – Во-первых, существует граничное условие, или, если хочешь, временной маркер. Как твоя смерть на Плите. Во-вторых, они всегда основаны на ложных предпосылках. Как Завулон предположил, что ты станешь пророком, потому что ты увидела всю жизнь вместо отдельного момента. В-третьих, - он вдруг улыбнулся, - они не обязательны к исполнению внешней стороной... Я ведь мог убить тебя.
- Я думала, правил будет больше, - призналась я.
- А этих достаточно, - сказал Тигр, и его голос прозвучал будто сквозь шум ветра. – И прежде, чем ты спросишь меня, что тебе нужно будет сделать? Когда мы встретимся в следующий раз, я хочу, чтобы ты мне рассказала.
- Рассказала что? Тигр? – я потянулась к нему, пытаясь удержать нас вместе в поднимающемся урагане. – Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказала?

@музыка: Кипелов - "Непокоренный", "Я здесь" ; Ященко и "Белая Гвардия" - "О тиграх", "Песня рядового", "Малыш" ; "Пикник" - "Последний из Могикан"

@темы: Тигр, завершенное, Дозоры, Антон Городецкий, Эдгар, мистика - сверхспособности, Первое Пророчество, дарк, Завулон